Нас утро встречает прохладой текст,
Мышь Белая. Тополь в русской поэзии. Как дерево стало метафорой в стихах Набокова, Есенина и Пастернака.
Любить грешно ль, кудрявая, Когда, звеня, Страна встаёт со славою На встречу дня. Следующий стих Ирина Токмакова — Красная площадь. Предыдущий стих Александр Башлачев — В чистом поле дожди.
О родине. Стихи Бориса Корнилова — О родине. Стихи Бориса Корнилова — Советские. Стихи Бориса Корнилова — Песни. Другие стихи этого автора.
Как же так. Как от мёда у медведя зубы начали болеть. Качка на Каспийском море. О смерти. Подборка стихотворений. Стихи известных писателей-прозаиков. Лирика Тургенева, Гоголя, Набокова и Бунина.
Языковые игры: акростихи. Липы в русской поэзии. Как дерево стало метафорой в стихах Набокова, Есенина и Пастернака. Поэзия Даниила Хармса. Авангард для взрослых и стихи для детей. Стихи о музыке. Как поэты писали об арфах, скрипках, джазе и произведениях Бетховена. Однажды такая тварь приползла ко мне на подушку. В черном изогнутом клюве она держала голову нашей математички. Мой дневник пестрел замечаниями родителям: «Примите меры!
Ваш сын не желает учиться! Учиться, действительно, не хотелось.
Для себя я уже решил, что институт подождет, поступать не буду — в армию! Обидно, конечно, но делать нечего, надо реально смотреть на вещи.
Журфак мне не светит, это ясно, помимо бешеного конкурса еще две публикации нужны — а где их взять-то, эти публикации? В стенгазету написать? Про то, какой я примерный ученик? Есть еще горный и гидрометеорологический в университете.
Вроде бы интересно, но..! Опять физика и математика! Это без меня, ребята. Пойду в армию, а там видно будет… Я, может, французский, наконец, осилю! А что? Два года, большой срок. Поднапрягусь — и вперед! Потом и поступлю… может быть. А вот сейчас надо эту чертову школу закончить! Придумал же кто-то. Ну, русскийлитератураистория — это все сдам, francais — тоже что-нибудь скажу, а вот химия, алгебра и прочее тряхомудье… брр! Страшно подумать!
По понедельникам утром я, ответственный за политинформацию, сообщал о последних новостях страны. Школа, замирая от счастья, узнавала о миллионных надоях молока, о полных закромах родины, о полетах в космос и дальше. Слушали все — от первого класса до десятого. Этим первоклашкам еще бы в куклы играть, а тут политика какая-то непонятная. Ну, а нас, созревающих самцов, больше интересовали формы наших соседок по парте, нежели политическая информация. Почему-то в десятом нас в приказном порядке рассадили по схеме мальчик с девочкой: это, чтобы вы не отвлекались!
Нормальная логика. Я тайно пялился на коленки своей соседки. И как тут учиться? На доску что-ли смотреть? Девчонки одевались очень лаконично.
Мини-юбка, комсомольский значок, да бантик в волосах — вот и вся одежда. Ну, платье школьное, конечно. Но из-за белых колготок его как-то не было видно — белые колготки затмевали все. Мода была такая. Остальное дорисовывало воображение. Время мини. Юбки, не успев начаться, тут же заканчивались. Потом ноги и всё остальное. Я сидел за одной партой с Иркой Б. Особенно грудь. Это было что-то! Вопрос бюста меня уже слегка тревожил.
Новости страны заканчивались маршем юных нахимовцев. Потом следовала секундная тишина и, после зловещей музыкальной паузы — это было вступление к песне «Бухенвальдский набат» — начиналось «В мире капитализма». Все это придумала директриса. А поначалу было не так.
Когда я готовил свою первую передачу, друзья-одноклассники, гнусно ухмыляясь, давали мудрые советы: «Лехан, назови Капиталистические джунгли или Трущобы и дворцы» — изощрялся Толик. Никакого полета творческой мысли! Никакой фантазии! Все это есть в газетах! А вот что-нибудь свое, оригинальное! Капитализм он и есть капитализм, так и назови — «Капитализм, как он есть», — поставил точку Лешка Попов. А первая часть —«Новости страны».
Идите, Алеша. В понедельник зайдите ко мне пораньше, я должна посмотреть то, что вы будете читать. И — напоминаю еще раз: не забудьте включить материал о Никарагуа, там сейчас очень неспокойно. Кстати, вам не мешало бы подстричься.
Музыку я записал заранее. Между блоками новостей должны были звучать короткие музыкальные отрывки — Чайковский, Рахманинов, немножко эстрады, конечно же, советской. А вот что вставить перед Миром капитализма? Ни «Песняры», ни Магомаев тут не катят! Может Верди? Или Григ? Тоже ведь капитализм. Нет, надо кого-то их современных. А кто? Я и не знаю никого.
Да что я думаю-то? Вот что надо ставить! Не советские? Ну что еще? Да ничего! A Hard Days Night? Работал чувак целый день, устал, надо, говорит, отдохнуть с тобой, милая. Ну и нормально, как у нас — сначала все работают, потом отдыхают — выходной день. И прогнать надо, пожалуй, целый куплет. Это идея, вперед! В следующий понедельник битлы еще не успели допеть о возвращении в СССР, как в радиорубку кто-то стал ломиться. Я открыл дверь. Андрюха Сокол, дежурный по школе, как-то ехидно улыбался.
Наш класс сегодня дежурил, мне тоже нужно было заступать в столовую, где мы с ребятами собирались пошустрить по закромам кухни. Я сижу в раздевалке, слушаю твой музон, балдею, а сам думаю — когда она его расстреливать начнет? На втором куплете вылетает из кабинета: «Срочно ко мне его! Кстати, в класс зайди, она сказала — с вещами!
Что это вы себе позволяете?! Я вас спрашиваю! Что вы. Себе позволяете?! Вас никто не спрашивает! Вам доверено проведение политинформации! То есть — политической информации! И что за музыку ты включил? Как ты мог додуматься заставить всю школу слушать этот заокеанский джаз?! Ты, что, думаешь, я не знаю откуда эти магнитофонные записи?! Ты что, меня за дурочку принимаешь?!
В радиопередаче ты должен показать каков он — мир капитализма! Ты должен наглядно продемонстрировать разницу между двумя системами — социалистической и капиталистической! И что делаешь ты?
Словно насмехаясь над нашими славными достижениями, ты заставляешь слушать всю, я подчеркиваю — всю школу, этих разнузданных псевдо-музыкантов! Поговорите, пожалуйста, с вашим учеником по поводу его, так сказать, выступления. Заодно, думаю, надо бы пригласить родителей в школу. Им опять есть, что рассказать! А вы, Догадаев, сейчас отправляйтесь домой — сегодня я отстраняю вас от уроков, а завтра придешь в школу подстриженным! Ну и зачем ты это сделал?
Только не говори, что не понимаешь? Опять вызов, да? И кому? Ты сейчас должен сидеть ниже травы после этого случая в колхозе.
Тебе надо об окончании школы думать, понимаешь? Сдашь экзамены и слушай битлов хоть с утра до ночи! Людмилу мы любили. Она была молодая и симпатичная. Мне она вообще нравилась — ножки, туфельки, свитера носила такие облегающие. И очки ей очень шли. Я всегда думал: когда она с мужем спать идет — снимает очки или нет? Но не об этом речь. Не надо гусей дразнить, Алексей.
Думай все-таки, прежде чем сделать что-либо подобное. Ида-ка ты сейчас, переделай этот свой Мир капитализма…. Она уже улыбалась. Я увернулся от ложного удара журналом по затылку и пошел переделывать мир капитализма.
Вот еще выдумали. Кто его видел-то, капитализм этот? Конечно, там страшно. В Центральном парке Нью-Йорка убивают каждый день — читал, знаю. Нет доллара — получи пулю в лоб! Оружие — на каждом шагу продается! Так пишут в газетах, а газетам я верил.
Как не верить — напечатано ведь! Но получалась странная штука: газеты читать — там кошмар, а вот если посмотреть фильм какой-нибудь заграничный — никаких страхов, сплошная красота. Дмитрий Васильевич рассказывал, что живут там, в общем-то, неплохо. Мой дядька часто бывал за границей — симпозиумы, конгрессы, с коллегами встречался. Дмитрий Васильевич — дядя Дима, муж маминой сестры. Он занимался ядерной физикой, работал в жутко закрытом институте на Украине.
Каждый год, один из летних месяцев наша семья проводила в Пятихатках пiд Харькiвiм, где жили наши родственники. В академическом городке все были знакомы, общались помимо работы, дружили семьями, ходили друг к другу в гости. После очередной поездки заграницу, у возвратившегося «оттуда» собирались близкие друзья.
Приглашали и нас — гостей из Ленинграда. Стрекотал кинопроектор, на белой стене мелькали фантастические кадры: Женева, Брюссель, Стокгольм…. Ну-у, не знаю. И верилось и не верилось. Как это — рабочий, работяга, грузчик в порту — на своей машине?!
А голод? Пишут же, что голодающих в Америке полно, вон негритята какие худущие! А эти, денежные мешки, что делают! Или выбросить на свалку вагон апельсинов?
Ведь все это можно раздать голодающим! Или — безработица! Потерял работу — лезь на небоскреб и шагай вниз! А у нас — требуются, требуются… Любой завод — всё требуются.
Токари, слесари, фрезеровщики, револьверщики…. Сразу виделся ковбой в кожаных штанах с двумя кольтам… прядильщицы, мотальщицы… Непонятно, что делают эти револьверщики?
Ну, ткачихи ткут, это ясно, прядильщицы — прядут, мотальщицы — мотают, а эти? Иногда смотрели диапозитивы. Слово «слайд» тогда еще не вошло в словарь богатого русского языка. Говорили: «посмотрим картинки!
Картинки эти были цветными. И цвета какие-то необыкновенные! Венеция… Лондон… Hotel… швейцар в цилиндре, автомобили фантастических очертаний….
Толковый мужик был в джинсах. Меня поразило больше всего именно это. Не то, что он без галстука на конгрессе, как, впрочем, и многие, не то, что прическа у него была супермодная — волосы до плеч, а то, что этот американский старик был в джинсах, протертых на коленях!
Это было выше моего понимания. Как же так?
У них там все за деньги! Это плохо. У нас — все бесплатно! Это хорошо. Но что-то не стыковывалось. В газетах и по радио одно, а в кино «Шербургские зонтики» — красиво и что-то не видно голодающих и этих, с плакатами во всю спину «Ищу работу».
Отец говорил: «Ты видишь, там все прогнило насквозь, там человек человеку —волк! Там — голод! Да, думал я, хорошо, что я здесь, газету как ни посмотришь — негров линчуют, ку-клукс-клан! Пап, — говорю, ну а как же этот фильм «Мужчина и женщина», мы же вместе ходили… там.. Это все пропаганда! И вот ты, кстати, думая, что там все так хорошо, льешь воду на мельницу американского империализма! Им только этого и надо! Тебя скосила автоматная очередь из-за океана!
Ты, что, думаешь, твои длинные волосы — просто так? Твои подражания этим битлакам, этим уродам, что — просто так?
Нет, сын, это куда более серьезно, это все оттуда тянется, так вот и растлевают вас, молодых.. Они — играют! Это — музыканты! Как можно сравнивать?
